– Ирина, как складывались у вас отношения с музыкой?
– Прекрасно! Я окончила в Пензе музыкальную школу по классу фортепьяно. Выступала на конкурсах самодеятельности, где в основном пела. В Москве жила моя двоюродная сестра, которая узнала о Гнесинском училище, и я поступила туда на факультет музыкального театра. Но на первом курсе зажалась на этюдах. У меня был просто завал. Мы сдавали «смех», а я не умела смеяться на сцене. Подобрали девочку, которая смеялась за кулисами, а я только открывала рот. Дошло ли это до комиссии, не знаю. В то время комиссия сидела за длинным столом, который стоял на паркетном полу театрального зала в Гнесинке. На стол выставлялись бокалы и минеральная вода. И я на первом курсе еле-еле сдала все экзамены по актерскому мастерству. Хотя одна пятерка у меня все-таки была – за Канатоходку в программе «Цирк». Меня одели во все белое, проложили прямо на полу видимость каната, куда нужно было подняться якобы по ступенькам. А поскольку я была профессиональной гимнасткой, то делала переворот, кульбит, ласточку, жонглировала кеглями, меня брали на плечи. Там была выстроена целая программа с партнерами – с подбросами, с «лошадью» внизу. Все было подано, как в настоящем цирке. Я носила по канату поднос с бутылочками, разливала напитки, бросала публике, а их ловили и выпивали. Драматургически было так точно сделано, что когда я случайно вдруг как будто оступилась, в зале раздалось: «Ах!».
На втором курсе пошли драматические отрывки. В «Грозе» Островского мне дали Варю, сестру Тихона, веселую добрую девушку. Мастер курса Матвей Ошеровский предложил сделать ее подвижной, свободной, наивной, бесшабашной и… парящей. Я прыгала то на Кудряша, то в стог сена и буквально летала по сцене. А на выпуске играла Хаву из «Скрипача на крыше» Джерри Бока по «Тевье-молочнику», младшую дочь, что была влюблена в русского парня Фёдора. Это наш эпизод был таким нежным и щемящим, что трогал и зрителей, и нас, тех, кто играл.
А потом был ГИТИС, где я пела замечательные вещи: Иоланту, Дездемону, романсы Рахманинова, потрясающую арию Агилеи из оперы Генделя «Тезей», Жюли из мюзикла Керна «Плавучий театр», романс Нины из оперетты Милютина «Цирк зажигает огни», ариетту из «Смешной девчонки» Стайна.
– Каких преподавателей вы запомнили в этих учебных заведениях и почему?
– Матвея Ошеровского, Бориса Покровского, Георгия Ансимова. Это были мастера мирового уровня, и мы на них смотрели, открыв рот и глаза. Их речи были так логичны и доходчивы, в них было столько смысла, глубины и мудрости, что когда они объясняли задачу, мы думали: «Господи, как же это все вынести на сцену!». Их слово было очень действенно, оно задевало эмоцию, на которую нельзя было не откликнуться. И на этой эмоции ты можешь делать сценическое действие – вокальное или актерское. Я очень любила интонацию Матвея Абрамовича, который называл меня Иринушкой и очень тепло ко мне относился. Ошеровский был из Одессы, и когда давал уроки мастерства, говорил нам: «Как мы только выясним, кто кому тетя, сразу станет ясна картина. И тогда можно будет уже что-то играть». Вообще он был кладезь рассказов и баек, был знаком с Утёсовым, ходил на его концерты.У них был один круг общения. И это было потрясающе! Он столько видел знаменитых людей, о которых сейчас мы можем только прочитать в книгах. Для него это было реальной жизнью, а для нас – уже историей, которую делали живой моменты его откровения, общения с нами, его энергия. Мы росли на мастерстве этих людей, становились в чем-то лучше, чище.
– А кто у вас был педагогом по речи?
– Ирина Политковская и Юрий Филимонов. Юрий Сергеевич, кстати, организовывал когда-то первые концерты Кобзона, так как сам был раскручен как пародист, музыкальный эксцентрик и чтец. Я у него читала Чехова, Островского, Булгакова. Помню «Солнечный удар» Бунина.
– Это тот рассказ, где офицер встретил женщину на пароходе?
– Да. Они влюбились, а потом расстались. Там в ГИТИСе была взрослая публика, приходили из института Культуры, зная, что будет показ, приходили люди со стороны, помимо наших академистов. Я прочитала, и вдруг наступила тишина. А меня трясет после прочитанного. Я думаю: «Господи, наверное, передавила где-нибудь!». И еще не могу прийти в себя после того, как произнесла: «Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет». И потом как начались аплодисменты, я почувствовала вот это – фр-р-р-р – между публикой и собой. Вот эту дистанцию, которая возникла из-за того, что они боялись что-то разрушить.
– У вас в роду были певцы?
– Да. Говорят, прекрасно пел прадед по папиной линии. Его называли соловьем за великолепный тембр голоса. Тенор, я предполагаю. Его знали все в округе под Пензой, приглашали на торжества. Он был любимчиком. Вообще в роду Баженовых было много интересных творческих людей. Мой дядя Владимир по материнской линии был художником. Он рисовал с детства, сначала углем, потом карандашами. Практически мог, как Брюллов, начать из любой точки, ему не нужно было чертить графику для того, чтобы написать картину. Талантливым был Евгений Баженов, поэт, мой второй дядя. В роду были военные и учителя русского, литературы, иностранного языка. Мамин отец был председателем совхоза под Пензой в Верхнем Ломове, а бабушка окончила гимназию, но всю жизнь занималась семьей: у них родилось 7 или 9 детей, точно не помню. В хозяйстве были корова, овцы. А моя бабушка по папе, Евдокия Яковлевна, служила в церкви. Среди Баженовых было много героев. Папин отец погиб на фронте. Дедушка по маминой линии был летчиком-истребителем и тоже погиб в отечественную войну. Дед по отцу награжден практически всеми медалями. Орденом славы наградили и деда – председателя совхоза. А вот откуда взялись Баженовы под Пензой, никто не знает: приехали, когда начались революционные события. Сейчас и спросить-то не у кого: многие в роду рано ушли из жизни. Мой папа умер в 49 лет.
– Вы имеете отношение к знаменитому архитектору Василию Баженову?
– К тому, кто строил Царицыно? Хотелось бы иметь. Но я не выясняла. Для этого надо вплотную заняться своим генеалогическим древом, на что нужны время и деньги. К тому же мне самой стала интересна история рода совсем недавно, с рождения дочки Томы. Она – такой подарок судьбы для меня. Я хотела бы сделать это даже не для себя, а именно для нее.
– Похоже, в роду, кроме вас, не было профессиональных артистов?
– Нет. А вот я мечтала выступать почти с рождения. С тех пор, как стала слушать детские пластинки и передачи, смотреть фильмы, мне хотелось делать так же. В Пензе, где мы жили, росли во дворе цветы с шариками. Петуньи, кажется. Мы их срывали, делали из них украшения в голову и выступали. Простыни вешали, все там прежде подметали и приглашали в свой театр соседей. Те садились на лавочку и смотрели. А мы были феями, Золушками, волшебницами. Потом уже в школе я занималась художественной гимнастикой и как-то привыкла к тому, что гнусь, кручусь. А однажды мне сказали, что нужно спеть песенку. Я спела, и мне так тепло хлопали, что я даже испугалась. Всегда любила читать стихи. Не с выражением, как сейчас говорят, а с чувством. Может быть, потому, что была восприимчивым и ранимым ребенком. Например, мне мама читала ненецкую сказку «Айюга», где девочка пела, плясала, а маме не помогала: пироги не пекла, воду не возила. У нее были длинные косы, раскосые глаза, пухлые губы. Подходит она к озеру, смотрит на свое отражение и говорит: «Какая красивая Айюга!» И вдруг превращается в гусыню. Когда у нее начинают ручки вытягиваться в крылья, а носик – в клювик, меня «проливало»! Я плакала часа четыре: так мне было жалко эту девочку. То же самое с «Му-Му», когда я не могла успокоиться, увидев на улице собаку.
– Как встретились ваши родители?
– Они учились вместе в школе, папа был на год старше, и ему мама понравилась еще маленькой девочкой. Он за ней долго ухаживал, а потом женился. Кстати, мои папа с мамой были однофамильцами, и во мне встретились сразу два рода Баженовых. Мама у меня замечательная! Когда она вышла замуж за папу, то совершенно не умела готовить. У нее пироги в духовке подгорали, и это было традицией: раз мама печет пироги, надо их сначала почистить, а потом подать на стол. Но сейчас она так печет, что может сделать пироги из чего угодно: из творога, муки и просто из воды. У нее очень легкая рука. Она любит растения, и на даче у нее как будто все само растет. Ни у кого еще ничего нет, а у моей мамы уже и помидоры, и огурцы. Она много занимается моей дочкой Тамарочкой. Говорят, что у мамы две дочери: старшая – я, младшая – Тамарочка. Мама – обаятельная, с юмором. Она любит модно одеваться, ходить в театры, слушать классическую музыку. А по профессии она бухгалтер. Ее обожают все наши родственники, потому что с ней легко общаться: она понимает стиль нашего времени, не обращает внимание на мелочи. У них с папой были очень теплые любовные отношения, с изюминкой: они делали друг другу комплименты, гладили, называли друг друга ласковым словом: «Болтушка». Часто разговаривали между собой, много и заразительно смеялись. Вместе смотрели фильмы, ездили за грибами и вообще все в жизни делали вместе. Папа работал начальником строительного участка, потом руководил крупным строительством. И я с тех пор помню запах древесины, когда у него в мастерской делали столики, стульчики. Люблю натуральное дерево, его красоту, фактуру. Тогда дерево много не клеили, его чистили, зашкуривали, покрывали слоем лака, который сохнет до полутора суток. Потом этот слой подчищали, наносили второй. И со временем появлялась такая красота, как будто рождалось произведение искусства.
– Как вы пришли в театр «На Басманной»?
– Я знала о нем еще в ГИТИСе, где раньше преподавала Жанна Тертерян. А пришла туда сразу после родов — круглая, длинноволосая, в шубе. Жанна говорит: «Господи, что с тобой стало? Ты же была рюмкой!» На прослушиванье у меня было красивое длинное платье до пола, со шлейфом, с вырезом, прическа. Я спела Генделя и Глюка. Показала вальс и цыганочку. Когда цыганочку танцевала, Жанна и все в комиссии смеялись, потому что на мне было вечернее платье, а двигалась я активно, с прыжками. Жанна сказала: «Поешь хорошо. Работай над фигурой». И пригласила в театр.
– У вас есть любимые роли?
– Очень люблю мадам Кроне в «Безумном Drange на Зальцбуг», где пою арию Керубино Моцарта. У меня в груди всегда тепло от нее. Еще люблю «Свадебный фокстрот» по чеховскому «Предложению», радуюсь, когда вижу его в афише. Как и «Фиалке Монмартра», где играю Мадам Арно. Обожаю роль Каролины в «Принцессе цирка». Когда Ткачук говорит: «Вы были такая маленькая-маленькая, пухленькая-пухленькая, как поросеночек!», у меня в душе рождается умиление. Я просто таю! Эту сцену Каролины и Пеликана играли когда-то Викланд с Яроном, и она у них была жестче. У нас, мне кажется, больше нежности, отчего атмосфера трогательней.
– В «Роз-Мари» вы делаете кульбит на каблуках. Как на это решились?
– Я с детства профессионально занималась художественной гимнастикой, и осталась мышечная память. Кстати, на мне в спектакле элегантные туфли, без всякой страховки, в которых женщины ходят по улицам и очень часто в них спотыкаются: вылетает пяточка иногда, чуть-чуть съезжает ножка. Конечно, я каждый раз перед этим номером серьезно готовлюсь.
– Кто вам предложил сделать такой номер?
– Юрий Александрович, наш директор. Он сказал: «Будет здорово, Ира, если ты сможешь его сделать на шпильках!». Жанна Григорьевна немножко, мне кажется, растерялась, заволновалась за меня. Говорит: «Может, ей снять туфли?» А Юрий Александрович ответил: «Нет, это будет не тот эффект!». Они даже философствовали на эту тему.
– Когда вы впервые почувствовали, что купаетесь в роли?
– Когда играла Хаву в ГИТИСе. Ощутила какой-то внутренний свет, радость, наполненность. Раньше я думала, что обязательно надо понравиться на сцене, а тут сделала открытие: я сама должна что-то дать людям, тем, кто пришел в театр!
–Бывает ли у вас на сцене свободное парение и когда?
– Это происходит от встречи со зрительным залом. Когда ты даешь волну, и на тебя в ответ идет из зала теплая волна энергии! Эта волна тебя поднимает, и ты уже готова к парению.
– Но всегда ли бывает такой теплый зал?
– Как правило, да. Хотя, мне кажется, сейчас, в XXI веке, зал стал скромнее на эмоции. На эстрадном концерте у зрителей и фейерверк, и дрессированные медведи, и акробатические номера, и видеофильмы. А ты выходишь на сцену, где есть только декорация, рампа и зрители перед тобой, которые по привычке ждут стереоэффектов и чудес. В театре тоже происходят чудеса, но они – в живой энергии, которая необходима всем. Когда человек сопереживает, он эмоционально растет, его душа открывается. Сейчас же все закрыты, мало разговаривают, нет праздников, которые когда-то происходили просто на улицах. Все закрыто: двери железные, окна в решетках. И эта система общей блокировки действует на наши души.
– В программах значится, что вы – лауреат премии «Золотой граммофон». Как это произошло?
– Конкурс проходил в 98-м году в Летнем театре парка Горького. В жюри были люди с радиостанций, с 1 канала телевидения, представители эстрады. Мы пели вживую, а потом по количеству зрительских голосов и мнению жюри распределялись места. Я пела «Аргентинку» Богзы, танцевала зажигательный танец и заняла второе место. Тогда же я стала Мисс радиостанции «Маяк», и мои песни слышали в самом дальнем уголке России, где было радио. У моей мамы есть знакомая, которая живет в деревне. Она позвонила и говорит: «В поле работаем, вдруг слышу по радио: «Поет Ирина Баженова». Я прямо чуть не упала на этих грядках».
– Как вы относитесь к успеху?
– Успех – это энергия. Энергия очень высокого качества, кристаллизующая, изучающая. Это способности и возможности. Это жизнь. Это счастье. И, конечно же, процесс, в котором ты что-то намечаешь и затем к этому стремишься. Все можно реализовать в жизни, если очень захотеть. Думаю, что я настроена в своей линии жизни на достижение приятных для себя и моих близких вещей. Три года назад я окончила аспирантуру, сейчас пишу диссертацию. Собираюсь изучать языки – итальянский, английский. Хочу потом съездить в Италию.
– Вы себя ощущаете по жизни ведущей или ведомой?
– Ведущей. Я практически все в жизни делаю сама: своими руками, своими мозгами, энергией, связями, разговорами. Довольно часто у меня были руководящие роли: то я организовываю какой-то конкурс, то я – редактор стенгазеты, то староста. Но сама я прислушиваюсь к мнению дорогих и авторитетных для меня людей.
– А какими свойствами характера должен, по-вашему, обладать лидер?
– Крепостью духа. Стержень должен быть, душевная и духовная твердость. Ты должен знать, что имеешь на это право, что ты сильная, уверенная, что за тобой пойдут другие. Еще для меня важно быть добрым человеком. Я убеждена, что хороших людей много. Именно они дарят свет миру, на них крутится наша планета. И сама жизнь – это подарок судьбы.
Беседовала Наталья Савватеева
«Успех – это энергия!», журнал Музыка и время №3 от 2011г
